Неточные совпадения
Галактион вернулся домой только вечером на другой день. Серафима
бросилась к окну и видела, как от ворот отъезжал извозчик. Для нее теперь было все ясно. Он вошел сердитый, вперед приготовившись
к неприятной
сцене.
Ему казалось, что стоило Устеньке подняться, как все мириады частиц Бубнова
бросятся на него и он растворится в них, как крупинка соли, брошенная в стакан воды. Эта
сцена закончилась глубоким обмороком. Очнувшись, доктор ничего не помнил. И это мучило его еще больше. Он тер себе лоб, умоляюще смотрел на ухаживавшую за ним Устеньку и мучился, как приговоренный
к смерти.
Свидетелями этой
сцены были Анфуса Гавриловна, Харитон Артемьич и Агния. Галактион чувствовал только, как вся кровь
бросилась ему в голову и он начинает терять самообладание. Очевидно, кто-то постарался и насплетничал про него Серафиме. Во всяком случае, положение было не из красивых, особенно в тестевом доме. Сама Серафима показалась теперь ему такою некрасивой и старой. Ей совсем было не
к лицу сердиться. Вот Харитина, так та делалась в минуту гнева еще красивее, она даже плакала красиво.
Марья Дмитриевна снисходительно принимала ее ласки; но в душе она не была довольна ни Лаврецким, ни Варварой Павловной, ни всей подготовленной ею
сценой. Чувствительности вышло мало; Варвара Павловна, по ее мнению, должна была
броситься к ногам мужа.
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула,
бросилась к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую шею отца, плакала на его груди теми слезами, которым, по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой
сцене, не заметили, как
к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
Он
бросился к отцу и горячо обнял его. Тот отвечал ему тем же, но поспешил сократить чувствительную
сцену, как бы стыдясь выказать свои чувства.
Распорядясь таким образом, князь пригласил, наконец, Калиновича по-французски в столовую, где тоже произошла довольно умилительная
сцена поздравления. Первый
бросился к отцу на шею маленький князь, восклицая...
Обезумевший Калинович
бросился к ней и, схватив ее за руки, начал ощупывать, как бы желая убедиться, не привидение ли это, а потом между ними прошла та немая
сцена неожиданных и радостных свиданий, где избыток чувств не находит даже слов. Настенька, сама не зная, что делает, снимала с себя бурнус, шляпку и раскладывала все это по разным углам, а Калинович только глядел на нее.
Бубнов. Я говорю — старика-то кто-то уложил… (Шум на
сцене гаснет, как огонь костра, заливаемый водою. Раздаются отдельные возгласы вполголоса: «Неужто?», «Вот те раз!», «Ну-у?», «Уйдем-ка, брат!», «Ах, черт!». «Теперь — держись!», «Айда прочь, покуда полиции нет!» Толпа становится меньше. Уходят Бубнов, Татарин. Настя и Квашня
бросаются к трупу Костылева.)
Изгнанный из театра перед уходом на донские гирла, где отец и братья его были рыбаками, Семилетов пришел
к Анне Николаевне,
бросился в ноги и стал просить прощенья. На эту
сцену случайно вошел Григорьев, произошло объяснение, закончившееся тем, что Григорьев простил его. Ваня поклялся, что никогда в жизни ни капли хмельного не выпьет. И сдержал свое слово: пока жив был Григорий Иванович, он служил у него в театре.
Иногда делали складчину заранее, иногда импровизировали ее тут же, в креслах: чей-нибудь кошелек наполнялся серебром и золотом или ассигнации завертывались в бумагу, и подарок
бросался к ногам действующего лица, иногда в самой патетической
сцене.
Мы с ним выходили последними из уборной после представления, и вдруг откуда-то из-за кулис выскочил на
сцену некто Альтшиллер… местный Ротшильд, еврей, этакий молодой, но уже толстый, очень развязный, румяный мужчина, сладострастного вида, весь в кольцах, цепях и брелоках. Он
бросился к нам.
— Не правда ли, какая смешная встреча? Да еще не конец; я вам хочу рассказать о себе; мне надобно высказаться; я, может быть, умру, не увидевши в другой раз товарища-художника… Вы, может быть, будете смеяться, — нет, это я глупо сказала, — смеяться вы не будете. Вы слишком человек для этого, скорее вы сочтете меня за безумную. В самом деле, что за женщина, которая
бросается с своей откровенностью
к человеку, которого не знает; да ведь я вас знаю, я видела вас на
сцене: вы — художник.
Они спустились в каюту, и там произошла трогательная
сцена. Когда командир «Забияки» узнал, что «Коршун» в тумане полным ходом шел
к нему на помощь, он с какой-то благодарной порывистостью
бросился целовать товарища и проговорил со слезами на глазах...
Приютки, взволнованные и потрясенные этой
сценой, повскакали с мест и частью окружили Паланю, частью
бросились к Вассе.
Но Екатерину Александровну Раеву не для чего было торопить и уговаривать. Она первая
бросилась на
сцену, подбежала
к сетке и заглянула в лицо распростертого в ней маленького акробата.
— На реку? Но ведь там он может утонуть. — И вне себя от ужаса и отчаяния, я
бросаюсь стрелою со
сцены, одним духом пробегаю сад, вылетаю в поле и мчусь
к реке. Там Матреша, весело переговариваясь с другими женщинами, полощет на мостках детские рубашечки моего сына.
— Видите, что я, — отвечал с сердцем кабинет-секретарь,
бросился к дяде, вырвал фонарь из рук, дунул — в одно мгновение исчез алмазный феин дворец и стерлись все лица со
сцены. — Еще хотите ли слышать? Это я, дядюшка! Но зачем, — продолжал он ему на ухо, — приходите вы, с вашим бестолковым подозрением, портить лучшее мое дело?
Свидетель этой безобразной
сцены, Кудиныч,
бросился к упавшей. Дочь спокойно вышла из комнаты.
Николай Леопольдович, между тем, не помня себя, выскочил из двери квартиры Гариновой, а затем из подъезда, и
бросился в свою коляску. Только свежий сентябрьский воздух заставил его опомниться. Он с омерзением
к самому себе припомнил только что пережитую
сцену.
Два парня, стоявшие у барьера недалеко от Воронецкого, засмеялись. Парис и Елена вскочили на ноги. Парис
бросился к Менелаю и стал убеждать его не кричать. А Менелай, задыхаясь, метался по
сцене, бессмысленными, страдающими глазами глядел на уговаривавшего его Париса и продолжал кричать «караул!..» Такой игры Воронецкий никогда не видел в «Елене», и Менелай не был смешон…